7 июля исполнилось бы 80 лет Юноне Ильиничне Каревой. О человеке судят по тому, какой след оставил он после себя. Для миллионов телезрителей, Юнона Карева — та, что вместе с С. Юрским, В.Высоцким сыграла в культовом фильме 1979 года «Место встречи изменить нельзя». Для кого-то она первая жена Станислава Говорухина, и мать их общего сына – Сергея Говорухина. Сергей Говорухин, Сережа, был воспитан ею как настоящий мужчина. Сын известного кинорежиссёра, имея талант, он мог бы сделать головокружительную карьеру в столице. Но он предпочёл в жизни дорогу более чем трудную, опаснейшую из тем — работал военным корреспондентом в Чечне, Афганистане, Югославии, Таджикистане, имеет боевые ордена. Делал честные фильмы о современной войне. На съёмках одного из них, «Прокляты и забыты», он получил тяжёлое ранение в ногу, которое кончилось ампутацией. Но строй не бросил, вернулся на войну на протезе. Его фильм «Никто, кроме нас» о людях, повенчанных с войной, автобиографичен. И Юнона Ильинична больше всего любила праздник 9 Мая, не только потому, что война заставила её хлебнуть горя, лишила детства, но ещё и потому, что в последние годы её сын возглавлял фонд помощи ветеранам.
27 мая 2013 года Юнона, Юшенька, как называют её близкие люди, ушла из жизни, но не из сердец всех тех, кто помнит её. Это её близкие и ученики, которым она отдала большую часть своей жизни. Её ученики, актрисы разных поколений: Елена Калаганова и Инна Яркова 1992 и 2012 годов выпуска рассказали о ней накануне её юбилея.
Я не была знакома лично с Юноной Ильиничной, но часто видела её, казалось, она не пропускает ни одного значимого события в театральной жизни нашего города, я всегда восхищалась её красотой, но заговорить с ней не решалась. Я напрасно её боялась? Какой она была?
Елена Калаганова: Юшенька, конечно, была мастерица своего образа, умела себя подать, она словно обладала какой-то особой аурой, окружавшей её и не позволявшей так вот запросто к ней подойти. Скорее всего, эта не «принцесска», как сейчас говорят, но королева, она родом из детства. Юнона часто рассказывала о трепетном отношении к ней её отца, возможно, именно он смог заложить в ней основы такого понимания себя. Не исключено, что это была часть её собственной игры, а Юнона Карева была талантливейшей актрисой. Раньше не говорили о создании имиджа. Но она специально или интуитивно создавала свой имидж, в хорошем смысле этого слова, и потом уже имидж стал работать на неё. И наконец, эта её фраза замечательная, её слоган, девиз: « Не быть под, не быть при, а быть над!» Она всегда призывала к этому нас и сама следовала этому принципу. Вот даже взять ситуацию в театре им.Качалова. Она, сыгравшая там более ста ролей, в один прекрасный день узнаёт, что администрация театра с ней не продлила контракт, она уходит, и уходит навсегда, полностью отдаёт себя преподаванию актёрского мастерства в театральном училище, ученикам, а ведь были приглашения вернуться в театр, она их не рассматривала. Это так по-королевки, решить, и уйти, сразу и навсегда. При том, что она была настолько талантлива, что её невозможно было подвести под какое-то амплуа. Она была комична до коликов, и трагична до предела, когда ты, глядя на неё, просто губы кусал, и думал, как же она держит зрителя, как у неё достаёт сил.
Инна Яркова: Я думаю, что она apriori была великой. Есть люди, которые рождаются, чтобы быть великими. Для меня Юнона Ильинична тот человек. Она родилась, чтобы быть великой. Чтобы быть королевой! Она была королевой везде и всегда. Люди, когда её видели, даже если они её не знали, они всегда испытывали какой-то трепет перед ней. Мне не раз приходилось наблюдать как даже самые именитые и высокопоставленные из них, как только она входила, понимали — перед ними не простая женщина и вели себя с нею соответственно. И в то же время для близких она была бесконечно тёплым человеком. Это, пожалуй, единственный человек, который никогда никому ни в чем не отказывал, который пытался обнять тебя всю и дать тебе всё, что мог, даже последнее. Она никогда не оставляла себе личного пространства, в нём всегда были мы, её ученики, она до последнего отдавала нам всю себя. Когда пришло известие, что её сын, Сережа, в коме, она приняла эту информацию и продолжила репетиции спектаклей, даже в день, когда его не стало, она позвонила нам из Москвы, пожелала удачной премьеры и лишь попросила, чтобы спектакль был посвящён, Сергею Говорухину. А за два дня до смерти, когда она фактически не приходила в себя, она открыла глаза, я видела она прилагает усилия, чтобы узнать меня, но потом она взяла мою руку в свою, и в её пожатии я почувствовала посыл в будущее, как будто она мне, а через меня и всем своим ученикам, отдала свою энергию.
Елена: Мне кажется, Юшенька была, человек глубоко несчастный всю жизнь, но она никогда не позволяла этому открыться, внутри себя держала. Поэтому она всю душу вкладывала в других, и хотела, чтобы её близкие люди были счастливы. Сколько людей будут до земли ей кланяться, скольким она сделала квартиры, договаривалась с больницами, давала деньги, отдавала какие-то украшения, для всех, кто к ней обращался, она делала всё, что могла, и даже больше. Мне кажется всё это от внутреннего какого-то очень болезненного ядра, она всю жизнь отдавала, отдавала, отдавала.
Инна: Она, действительно, за каждого человека боролась. На нашем курсе случалось, да и в жизни не раз было так: когда от человека все отворачивались, ставили на нём крест, она помогала, брала буквально «за шкирку», заставляла действовать и спасала: вытаскивала из запоев, из нищеты, из болезней. И таких людей, которым она фактически жизнь спасла, поставила на ноги очень немало, и мою жизнь она в определённый момент развернула на 180 градусов.
Елена: Кстати, вот Инна правильно говорит, что она дарила, — да! Но она точно знала, когда надо приласкать, а когда дать такого «пинка» хорошего, и ты летел, кувыркаясь, и в этот момент ты собирался. Она могла так накричать, обругать, назвать тряпкой, сначала это коробило, а потом ты собирался и делал то, что должно. Ей, кажется, дано было видеть ситуацию на несколько ходов вперёд.
Она учила непрерывно и не только актёрскому мастерству, а чему-то большему, чувствовала, что нужно, и делала это. Строила нас, лепила. Нам выпало учиться 1988-1992 годы. Годы трудные. Страна похожа на корабль в бурю,- что есть, что будет — ничего не понятно, ориентиры потеряны. И вот мы празднуем с курсом Новый год, и она пригласила,- уж не знаю, как и откуда он взялся,- Беляева, Юрия Беляева. Он, можно сказать, матёрый артист, играет в театре, в кино снимается, а мы — первокурсники — щенята совсем. Я до сих пор помню эту встречу, он вошёл: красавец, с охапкой шампанского, одну бутылку которого было непросто достать; смотрел наш спектакль, совершенно дурацкий, на первом курсе он не мог быть другим, но Юрий со всей серьёзностью давал каждому из нас советы; общался с нами, особенно с ребятами и они заметно шалели от его близости, от того, что с ним можно говорить о чём угодно. С этого дня наши мальчишки стали совсем другими, этим примером, Юнона Ильинична дала им определённый курс . Девчонкам она подспудно тоже давала ноту, но уже своим авторитетом, поведением, манерами. У нас до курьёзов доходило, поскольку были девочки, которые её просто копировали: носили длинные юбки, ходили мелкими шажками, немножко согбенно, и это было поначалу смешно. Она как-то делала так, что постепенно её стиль, вот этот внутренний стержень, вырастал и внутри нас. И теперь я анализирую: довольно сложные судьбы у актёров, не у всех и не всегда всё хорошо складывается, и в Москве есть её ученики, и за границей, по всему миру, но всех нас отличает особый стержень, «каревцы» — бренд, и они держат марку.
Это так! Не могу судить о курсе Елены, но хорошо знаю курс Инны. В театральном училище, они общались со всеми, но как будто не смешивались, держались особняком, «каревский» курс точно был «королевский» курс.
Инна: Да, потому что у нас был взрослый курс. Многие поступали уже старше 20 лет. И в этом была сложность для педагогов, потому что мы все уже были личностями, у каждого свой характер и если почти все перед Юшей испытывали этот невероятный трепет , то между собой сходились с трудом. Она смогла нас объединить своим величием, своей мощью. Для меня театральное училище было родным домом. Я за полгода до выпуска начала плакать, я не представляла, что я стану делать, как жить, когда учёба закончится.
Елена: У нас, в 90-е двадцатилетние студенты великовозрастными не считались! На курс пришёл мальчик в 34 года — мужик из мореходки, многие ребята у нас были после армии, минимум 24 года, как правило, 30-летние! Я думаю, дело не в возрасте. Наш курс был один из самых разваленных, были какие-то оппозиции, войны, предубеждения друг против друга, но Юнона сумела всех нас собрать и благополучно привести к финалу. Мы срослись друг с другом, только поняли это не сразу, позднее курс стал регулярно собираться. И опять же мы объединились под крылом Юноны, хотя были на курсе такие, кто считал её личным врагом, но даже они приходили к ней постфактум и не только примирялись с ней, но и начинали боготворить её.
Инна: Что же касается обособленности курса от других, пожалуй, каждый «каревский» курс и вправду чувствовал себя особенным, в каждом из нас жила исключительность, которую нам внушила Юнона Ильинична. Но при этом мы были уверены, что таких как мы нет, таких сложных курсов, таких негибких, таких твердолобых.
Елена: Каждый! Каждый курс говорил именно эти слова: мы негибкие, твердолобые, недружные, нечуткие. Но в итоге мы становились командой. И это только благодаря нашей Юшеньке.
А фавориты у королевы были?
Инна: Были! Но с другой стороны с Юноной Ильиничной невозможно было постоянно быть в хороших отношениях. Чем больше ты с ней общался, тем сложнее были отношения…
Елена: Тем больше ты получал!
Инна: Ну, да! Вроде все замечательно идёт, но она чувствует — ты расслабляешься, и начинает тебя прессовать, вытаскивать из тебя всё, на что ты способен, она могла заставить тебя поставить более высокую планку и преодолеть высоту. Такие отношения скорее сродни отношениям близких людей, родственников. Она боролась за весь курс и за каждого человека в отдельности. Для неё каждый её ученик был как ребёнок! Каждого она любила как своего сына, как свою дочь, но постоянно находилась с кем-то в состоянии конфронтации, причём довольно жёсткой, но это состояние сменялось приливом её нежности, и это был непрерывный процесс.
Мы, после похорон в Москве, когда все собрались, стали вспоминать её, оказалось, что у всех были с ней такие сложные взаимоотношения. Она отдавала и забирала тоже. Если ты, к примеру, не звонишь ей два дня,- всё, ты вычеркнут из её жизни! А когда ты набирала её номер, на том конце слышалось: «Девочка, ты, по-моему, что-то перепутала!»
Елена: Да, или так: «Девочка. Ты очень изменилась!» и бросала трубку.
Инна: Но она была примером для нас. Когда ушёл Сережа, как она держалась весь этот год! Это невероятно! Нет ничего страшнее — потерять сына, но на похоронах она не проронила ни единой слезы. И когда мы возвращались с кладбища, она закурила и, улыбнувшись, сказала: «Мне кажется, что Сережка сегодня ночью ко мне придёт и скажет: «Ну мать, ты устроила тут цирк!» И для меня было непостижимо , как человек может вот так держаться. Мы считали, что в этот момент мы должны поддержать её, а выходило так, что это она поддерживала нас. Болевое у неё выражалось в творчестве, в трепетном отношении к спектаклям, которые мы ставили, и были бесконечные репетиции, работа, работа, работа. Она своим примером показала нам, что надо двигаться вперёд, чтобы ни случилось. Как можно жить, не обозлиться, а дарить любовь.
Были ли у неё моменты слабости или она никогда себе этого не позволяла?
Инна: Она была сильной.
Елена: Она, конечно, была слабая, как любая женщина. Она позволяла себе быть слабой дома, и там, я думаю, было много слез и много боли, но это всё за закрытой дверью, т.е. видеть это могли только самые, самые близкие. Мне один раз довелось видеть момент слабости, один только раз, когда она о чем — то пожалела. Я видела, как потух в её глазах огонь, она на минуту потеряла интерес к жизни: не за чем дальше! Не за чем! И в этот момент хотелось её взять на руки и укачать. Такой она вдруг стала маленькой и очень ранимой. Она пила только из Сережиной рюмочки, берегла телефон, который он ей подарил, на нём была его фотография и она постоянно говорила с ним, глядя на неё.
Но отчаяние это было всего лишь мгновение, и она брала себя в руки, вытягивала позвоночник. «Я должна, — говорила она себе, — у меня ученики, внуки, вперёд!» А внутри вероятно такая ломка была страшная, я смотрела, и моргнуть боялась.
В день её смерти позвонила женщина, из Америки, её давняя подруга, она вдруг сказала: «Юноне так не хватало любви! Ей так нужна была любовь». И мне сразу вспомнился последний год, как Юшенька специально не просила, но как бы роняла фразы: «Ты помни обо мне!»
Инна: Да, сначала ушёл Марат, она его очень сильно любила. Потом через много лет — Сережа, эту пустоту, наверное, уже никто не мог заполнить в принципе. Она о ней не говорила, но она будто срослась с ней, она жила уже с ней.
Но, мне кажется, она никогда бы не хотела, чтобы мы говорили о её слабостях! Она, наверное, хотела бы, чтобы её вспоминали сильной, всемогущей!
Елена: Тем не менее, нельзя не сказать об этом внутреннем, глубоко запрятанном, одиночестве. Наверное, оттуда и шла вся любовь бесконечная, которую она дарила. Вся забота о людях, помощь,- всё это оттуда шло, от этой маленькой чёрной горошины.
Она не хотела, что бы на её похоронах плакали и страдали. Это правда, она говорила об этом?
Елена: Она не говорила об этом, но этого, конечно, себе никто позволить не мог. Когда несли гроб с её телом, я жалела, что в мои глаза не встроена камера, было ощущение, что идёт документальный фильм. Бесконечные овации, они ни на минуту не утихали, им невозможно было утихнуть, напротив, они как волна надвигались, усиливались. В СТД стены стеклянные, и я, стоя на улице, видела, как гроб плывёт медленно на волне этих оваций. И вся улица полна людей и люди всё выходят и выходят за гробом. И я бросала взгляд на лица, видела, что людям больно, но они держатся. Нельзя было дать волю своим слезам! Нашей Юшеньке это бы не понравилось!
Инна: Это не по-каревски! Когда мне сообщили, в шесть утра, что её больше нет, первая мысль у меня была: она бы рассердилась, если я сейчас заплачу. И только когда вот Лене позвонила, уже не могла себя сдержать, а так нужно было до конца держаться и улыбаться даже, насколько это возможно. Она бы нас похвалила за это!
Елена: А потом началась работа по поиску фотографий, мы их собирали, сканировали, выводили в фильм, и столько было положительных эмоций от этого. На них Юнона молодая, с Сережкой, с внуками, с Вадимом Кешнером, с учениками, — везде такая живая, родная, к тому же понимаешь, что это страницы истории, и что она себе королевский путь выстроила до конца. А после её похорон мы встретились в театре. И не было мучительной тоски, а только её шутки, какие-то её изречения цитировали. И вдруг на меня нашло озарение, я говорю Инне: «О! А сейчас Юнона встретилась с Чеховым!» И мы вдруг с ней начали так хохотать! Ну, потому, что надо было быть её учениками, чтобы знать, — Чехов был её богом, она себя под Чеховым «чистила», сверялась с ним, цитировала, её любимая фраза была: «Неси свой крест и веруй!» Понятно, что с Сережей она встретилась сразу, а вот сейчас, с Чеховым!
Инна: А вспомнить нам всегда будет что. Много было с ней комичных ситуаций!
Комичных? С Юноной Ильиничной? Никогда бы не подумала. Расскажите!
Инна: Ну, например, у неё было удивительное качество, слышать то, что не нужно! Однажды, был случай, мы репетируем, она сидит в зале и заставляет нас снова и снова повторять одну и ту же сцену, говорит, что ничего не слышит. Я едва слышно, через плечо говорю подруге: «Достала!» И тут Юшенька: «Что?! Достала я тебя, Инна?!»
Елена: Она предупреждала всех, что одно ухо у неё слышит плохо и надо говорить громче, но как только мы пытаемся друг другу сказать что-нибудь, она тут же: «Ой, заговорили, я всё прекрасно слышу!» У неё была выборочная глухота.
Она была иронична. У неё дома всегда кто-то жил из студентов. На нашем курсе это был Писарчук. И этот юноша в училище был гоняем и летал во все углы, получал по полной программе, но как он потом тихонько рассказывал, как Юша утром встаёт. Как она принимается делать зарядку, как она могла закапать себе йод в глаза вместо глазных капель, потом скакала на одной ножке, и Писарчук промывал ей глаза, чуть ли не вылизывал, чтобы все было хорошо, а она срывала и кидала в него бигуди, и ругалась от боли и досады. Она не зря себя называла: «Епиходов 33 несчастья». То ли это была такая игра, то ли у неё такая была жизнь. Но перед нами, студентами, она всегда была в форме.
Инна: У неё была такая жизненная энергия. С первого до последнего курса, мы с ней постоянно ездили к косметологу. Она себе делала какие-то маски, прически, маникюр. Мы часами ходили по магазинам и выбирали ей: лаки, крема, туши, помады.
Елена: При всем при этом косметики на её лице никогда не было видно! Никогда не было чего-то специального, всё было абсолютно естественно, натурально.
Ещё из смешного: «Лена, я живу в Венеции!» «Почему?» «А ты посмотри на мой потолок!» Или: Она редко приходила в ТЮЗ, ей очень не нравилось, что там происходило, но за кулисами у неё были особые отношения со всеми. Так вот Алеша Зильбер, выходил ей на встречу, а она всегда притворялась, что не узнает его и спрашивала: «Кто это?» Мы ей: «Юнона Ильинична, это Алеша Зильбер!» И надо было видеть и слышать с каким выражением лица и с какой интонацией она произносила: «А! Хороший мальчик!»
Инна: Нельзя не сказать – одним из самых важных людей в её жизни был Вадим Валентинович Кешнер. Они были знакомы 52 года! Это была удивительная дружба! Настоящее единство и борьба противоположностей. Я почти сразу после поступления повезла их к себе на дачу и за те полчаса, что мы ехали, они раз пять, то один, то другой говорили мне: «Инна, останови машину, я никуда с ним или с ней не поеду!» И я останавливала, я же тогда еще их не знала. Но тут второй говорил: «Инна, трогай, или и я сейчас тоже покину машину!» Но они и друг без друга не могли.
Елена: Он на похоронах говорил, я не понимаю, как она теперь по утрам меня не будит. И этой дружбой она его доставала повсюду, интересовалась поел ли он, сдал ли анализы, невозможно было, чтобы что-то в их жизнях произошло без ведома друг друга. Вадим Валентинович долго был холостяком, она приложила массу усилий, чтобы у него создалась семья и его жена, по выражению Сережи «вся сотканная из музыки и света», составила его семейное счастье.
Но в работе и в жизни они дополняли друг друга до полного круга, хотя спектакли ставили только порознь, и метода была у каждого своя.
Кроме театра, Юнона Ильинична чем-то увлекалась?
Инна: Она много путешествовала, была очень лёгкой на подъем, и всегда читала. Что удивительно, она всегда знала новых драматургов, новые спектакли, новые пьесы, где какой фестиваль, кто получил награду. При том, что она буквально до последнего времени практически не владела соц.сетями, интернетом. Всё это она узнавала из общения со своими учениками и знакомыми, соратниками.
Всё в жизни проходит, боль притупляется, в том числе боль от потери. Как вы думаете, сколько должно пройти времени для этого?
Инна: Мне кажется, она никогда не может уйти, вообще никогда. Я каждое мгновение ощущаю её присутствие, постоянно с ней разговариваю, шучу с ней, я знаю, когда она меня должна была бы поругать, когда посмеяться надо мной, отчитать, у меня нет ощущения, что она ушла, что её нет с нами, потому что она настолько во мне живёт. Каждое своё действие сверяю с ней. И «без неё ни дня прожить нельзя мне видимо»!
Елена: Мне кажется, Юшенька — это последняя легенда!
Ирина Ульянова, специально для yakazanec.com
