Гастроли Санкт-Петербургского театра «Мастерская» под руководством режиссера и педагога Григория Козлова на сцене Качаловского драматического театра подошли к своему экватору. Показаны четыре из семи спектаклей, привезённых в Казань в рамках федеральной программы «Большие гастроли».
«Тартюф»
Гастроли открылись спектаклем «Тартюф» по пьесе Мольера. С тех пор как Мольер впервые поставил свою комедию на сцене, имя Тартюфа стало нарицательным. Так называют ханжей и лицемеров от церкви, претендующих на руководство людьми. В постановке Григория Козлова самозванца, всецело завладевшего помыслами и поступками хозяина, Оргона, домочадцы называют «скоромушем», видимо, имея в виду героя одноименного романа, лукавого шута, умеющего ловко склонять на свою сторону людей с помощью ораторского искусства. Положение осложняется ещё и тем, что полностью на стороне молодого пройдохи и мать Оргона. Дородная , с лисой через плечо, госпожа Пернель (Г.Бызгу) своим криком сметает на своём пути всех, кто пытается открыть ей глаза на неискренность её любимца. Более всех в этом преуспевает служанка Дарина (А. Артёмова). Но и та отчаивается быть услышанной. Гранд дама кого угодно ввергнет в уныние не только своим напором, но и визгливыми интонациями, а также импровизированными вставками в стихотворный авторский текст по большей части критического характера. И только когда вся семья берётся за руки, в знак единодушного протеста, госпожа Пернель заявляет, что изучила их всех «вдоль и поперек», и потому, уходя, не скоро теперь ступит на «этот вот крутящийся порог». Действие и впрямь происходит на несколько приподнятом над уровнем сцены, круге. На нём же высокие готические зеркала в раме огней. Повороты этой несколько мрачной карусели, будут сменять декорации, одновременно символизируя круговорот человеческого бытия.
Умело работая с символами, музыкой, светом и видеорядом, Григорий Козлов, как дирижёр, создаёт на сцене настоящую симфонию, полифонию картин, звуков и смыслов. Атмосфера определённых сцен задаётся хитами и нарезкой из известных фильмов 50-60-х годов, транслируемой на стены зала. В определённые моменты мы любуемся, то идущими на встречу друг другу мужчиной и женщиной, то замедленным натеканием на берег волны, в момент нарастания страсти между Эльмирой и Тартюфом.
Сам Тартюф (М.Студеновский) впервые появляется перед зрителем полуобнаженный с татуированными мускулами, в перекрестии лучей, и, действительно, поначалу кажется бестелесным существом (свет — Д.Албул). Речи его складны и нарочито-возвышены, в нём угадывается эстет, он прекрасно играет на фортепиано, но…мгновение, и он у ног хозяйки дома, красавицы Эльмиры (П.Воробьева). Так тонка грань между святостью и похотью. Обратная сторона медали — сцена, в которой изнурённые словесной перепалкой с упрямцем Оргоном, вознамерившимся выдать дочь за Тартюфа, расторгнув помолвку с возлюбленным Марианы Валером, Мариана (М.Даминева ) и Дарина раздеваются. Дамы не корчат из себя святошь, но, освобождясь от длинных юбок, и облачась в яркие, а ля кафешантан, парики и закуривая, не становятся более распутными, чем были за пять минут до этого.
Изворотливый Тартюф, уверен, что оправдается даже тогда, когда вина его очевидна, ведь Оргон, скорее поверит его словам, чем собственным глазам. Даже его честное признание, тот трактует как самобичевание и добродетель. Правда, супруга Оргона найдёт способ доказать мужу нечистоплотность Тартюфа ценой любовной сцены, нарочно разыгранной ею. Наблюдать за гримасами сидящего под столом в это время С.Бызгу-Оргона, который в самый ответственный момент вдруг погружается в глубокую задумчивость, дымя сигаретой, одно удовольствие.
Однако становится поистине страшно, когда семейство Оргона и даже госпожа Пернель, осознают, что перед ними ловкий интриган, способный в миг превратиться из смиреной овечки в предателя. Вот только это понимание приходит слишком поздно – Тартюфу отписано не только всё имущество Оргона, но и переданы бумаги, компрометирующие хозяина перед государством. Избавление приходит неожиданно и равносильно чуду, от мудрого и справедливого короля. По замыслу Мольера, именно он способен избавить мир от «Тартюфов».
Особенностью режиссуры Г.Козлова, его почерком, можно назвать присутствие чёткой композиции спектакля, в которой есть пролог и, как правило, доводящий зрителя до высокого градуса, финал.
В «Тартюфе» во время бодрой песни, славящей короля и чудесное избавление, когда все действующие лица, напялившие кудрявые парики, ошалелые так легко разрешившейся тупиковой ситуации, размахивают флажками-триколорами, замертво падает Оргон. И в момент, когда один за другим, все домочадцы замечают это, раздаётся салют, и в воздух радостно летят миллиарды конфетти…
«Идиот. Возвращение». Это законченная история возвращения на родину князя Льва Николаевича Мышкина.
Повествование предваряют вышедшие на сцену, задёрнутую сероватым питерским покрывалом, люди. Каждый из них зажигает спичку и произносит фразу, которая либо дополняет, либо оспаривает мнение, а точнее, слух, что ходит о некой Настасье Филипповне, Тоцком, Рогожине, и других людях, о которых нам предстоит узнать по ходу действия. И только потом зрители видят скамью с тремя героями, которые в страшном грохоте старого поезда выкрикивают вопросы, реплики — знакомятся.
Субтильный, бледный, в нелепых полосатых чулках, плаще и шляпе с опущенными полями, Мышкин (М.Студеновский) возвращается из Швейцарии, где он лечился и был почти излечен, где четыре года с ним ничего не происходило, но, как выяснится, произошло очень многое. Он ещё полон грёз о своей родине, но уже фатальным образом втягивается в воронку трагических событий, которые назревают вокруг необыкновенной, роковой женщины Настасьи Филипповны (А.Лыкова). Все, кого он встречает так или иначе связаны с нею.
Его попутчик – Рогожин (А.Семёнов), молодой купец, первым рассказывает о ней, и еще не видя её лица, Мышкин понимает, что красота способна властвовать людьми. В первом же доме, куда приходит молодой человек, доме генерала Епанчина, все, от генерала, его помощника Ганечки, и до служанки, знают о ней или как-то с ней связаны.
Постановка Г.Козлова крайне неравномерна по темпоритму. Созерцательные моменты, как, например, тот в котором Лев Мышкин обживает новую комнату и принимает ванну, переходят к сверхскоростному повествовательному «захлёбу».
Спектакль богат интересными актёрскими работами. Весьма удалась роль генерала Иволгина (А.Ведерников) – соединение комичного и глубоко, по-достоевски, трагичного персонажа. Любопытна сцена разговора Мышкина с непоследовательной и какой-то растерянной, Лизаветой Прокофьевной (А.Мареева) и её дочерьми: строгой Александрой (П.Приходько), хохотушкой, осознающей свою привлекательность, Аделаидой (П.Воробьева) и умной и гордой Аглаей (П.Сидихина). В числе прочих своих приключений в Швейцарии, Мышкин рассказывает женщинам о падшей Мари (М.Даминева), по существу это перефраз истории Марии-Магдалины. Актрисе, непроизнёсшей ни слова, удалось точно сыграть несколько различных состояний её героини. Мышкин так искренен и по-детски чист в суждениях, что Аглая невольно тянется к нему. Почти физическое притяжение отражалось на лице героини П.Сидихиной, в будто случайно брошенных взглядах, полуулыбке, движении плеч.
Напротив, яркая, полная трагического разлада, вышла у А.Лыковой Настасья Филипповна. Весьма удачно соединена в спектакле тема порывистой, непредсказуемой женщины с темой «Травиаты» Дж.Верди, музыка которого звучит в сценах с нею. Мощной своей харизмой, А.Лыкова, однако, затмевала мужчин. В её присутствии, они словно теряли себя, так вышло с генералом Епанчиным (К.Гришанов), совсем вялым, душевно дряхлым показался Тоцкий (А.Гаврюшкин), явно робел в её присутствии Ганечка (Н.Куглянт). Интересная трактовка роли Фердыщенко получилась у И.Шорохова, он напоминал подвижную плоскую рыбу, бесшумно скользящую в мутных водах общества, неожиданно появляясь и также исчезая из поля зрения. Сгустком энергии явился зрителю Рогожин.
Смена долгих пауз и ломких взлётов характерна рисунка роли для князя Мышкина. Он, то раскрывался, душевно и физически, то словно сворачивался, подобно улитке, уходил в себя. Мышкин М.Студеновского умел обижаться, но был готов тут же простить и расцеловать собеседника. Убедителен в клятвах и стыдлив в признаниях, он казался безнадёжным ребенком.
Интересным режиссерским ходом были звуки падающих капель, которые усиливались и затихали в голове Мышкина по мере того, как предчувствие, аура дурного состояния, возможно, припадка от захлёстывающих его переживаний, подступало к нему. Была в этих звуках какая-то трагическая обреченность, усиливающая ощущение скольжения этого взрослого ребёнка в бездну.
Продолжение следует.
